«Раньше я могла спокойно сказать, где работает папа». Откровенные монологи дочерей беларуских силовиков

Боль • Варвара Нестеревская

В условиях противостояния, которое между людьми в Беларуси перешло с политического на всеобъемлющее, обе стороны крайне редко считаются с мнением друг друга. Но KYKY удалось прикоснуться к картине мира двух девушек, чьи отцы работают в силовых ведомствах нашей страны. При публикации мы изменили имена героинь, но сами их монологи прошли лишь незначительную редакторскую правку.

Соня. 18 лет. «После задержания Бабарико я стала выходить на митинги»

«В моем детстве место, куда позвали работать отца, было престижным. Я могла с гордостью кому-то по секрету рассказать: «А ты знаешь, где работает мой папа?». Потом это переросло в приколы. Я шутила про то, что парней, которые будут меня газлайтить, папа выследит и посадит. Плюс было много мероприятий от его работы: и бесплатных экскурсий, и семейно-спортивных праздников, куда все приезжали с детьми. Я вовлекалась в это с теплой стороны. Для меня это была не работа, где пропадает папа. Это было приключение.

Мировоззрение поменялось даже не в августе, а раньше. До этого были у меня мысли, что Лукашенко как-то долговато сидит, но это было что-то безальтернативное. Я не видела, как можно по-другому. Потом, когда начался ковид – информацию невозможно было получить, я волновалась. Я не была параноичкой, но меня бесили параноики вокруг. Я понимала: причина всему то, что люди не получают нужного количества данных. Я сильно разозлилась на власть: чуваки, у вас заболело столько человек – так и скажите. Это наше официальное право – знать состояние чрезвычайных случаев на территории Беларуси. 

Потом, помню, начались мемы про «ты видишь вирус?», водку, баню – и мы с мамой прямо смеялись. Папа странно относился к ситуации с ковидом, его злили все эти разговоры. Он считал, что любой разговор об этом – паника. Поэтому тему властей в рамках ковида мы не затрагивали.

Позже, когда начались сборы подписей, папа сохранил свою позицию, пусть и была система «ну вы же понимаете, за кого надо ставить». После задержания Бабарико я стала выходить на митинги. Папа злился. Очень. Но злился не потому, что я против власти, и не потому, что «молодежь ничего не понимает, вы не видели, как в девяностых было». Он волновался за меня. Знал, что может произойти, я так полагаю. Но о том, что творится в тюрьмах, не знал.

Уже после событий августа он рассказывал, что они выезжали туда и видели, что [в СИЗО, РУВД] все поправлено наспех. Никто не валяется полумертвым, нет сильных побоев – всё будто бы прибрали. Придраться было не к чему, но было ясно, что что-то происходит.

Папа пытался объяснить, что были и люди, которые этим всем управляли. И я не знаю, откуда они там взялись. Я скептически к этому отношусь, потому что они не беларусы, приехали из-за рубежа. Что они тут делают? Зачем координируют? Я словно смотрела на две стороны: выходила на митинги и видела, что происходит с нашей стороны, а потом приходила домой – и папа мне рассказывал, как его знакомых силовиков госпитализировали, и те лежали без сознания, у кого-то был выбит глаз. Это меня немного охлаждало. Не то чтобы я приняла решение: всё, я не митингую. Но я понимала, что конченные люди есть и с той, и с другой стороны.

Я не знаю, какая у папы была позиция «до», но знаю, что она стала более оппозиционной после. Больше всего, как я понимаю, его бесит, что нас считают за идиотов. И его злило, что, оказывается, многие люди, с которыми он работал, дураки, потому что категорически на это ведутся. Поэтому он высказывал свое разочарование – как будто у него были какие-то устои и представления о коллективе, в котором он работал. А потом все рухнуло.

Наверное, это недостаток кругозора. Умные люди всегда хотят большего. Всегда. А люди с узким кругозором, на мой взгляд, сидят в состоянии «нам нормально», пока не припечет. И им пока не припекло.

И они сидят. Кто-то действительно занимает такую [провластную] позицию. Кому-то просто комфортно оставаться в пассивном состоянии. Им комфортнее «хавать» то, что дают, а не думать, как это можно изменить. Да и промывка мозгов однозначно работает. 

Я активно высказывала позицию на митингах и в инстаграме. Папа говорил: «Ты же понимаешь, что это будет контролироваться». Не только потому, что я его дочка. Сейчас же судят даже за фотографию с митинга, мол, ты там был – вот тебе [статья за] участие в массовых мероприятиях, пожалуйста. 

«Парни, которые проводили зачистки, обращались с нами галантно»

У меня, в принципе, очень демократичная семья, за позицию меня никто не ограничивал. Но были разговоры на повышенных тонах насчет того, как я эту позицию выражаю. Папа был уверен, что митинги ни на что не повлияют, хотел, чтобы я выражала свое мнение молча и сидя дома. И его смущала не моя условная судимость или административка, как и отчисление – это было бы сугубо моей проблемой. Он боялся именно за то, что будет происходить со мной в моменте задержания и несколько часов или дней после. Ведь у нас были перегружены все СИЗО.

Вообще, девятого августа я пошла пить кофе. Папа мне звонил каждые пятнадцать минут: «Ну как кофе?». Я каждый раз отвечала «Нормально». А в один момент не подняла. Меня не задержали – нет, я просто не услышала из-за того, что была на шествии. Я честно зашла в кофейню, взяла кофе с собой – и пошла. Конечно начались все эти «Зачем? Иди домой!» – но я отвечала, что иду на автобус. В другую сторону, огромным крюком, правда, но я иду. Я понимала, что если меня задержат – мне хана. Но, как говорится, рожденный бегать… После этого мы поговорили с папой, я сказала: «Ты же знаешь, что я ни на кого с арматурой не побегу», – и он подрасслабился. Все еще кипишевал, но уже не так сильно.

Я протестую не за что-то конкретное, а против чего-то конкретного. А папа сильно осуждал ситуацию, что все повелись за Тихановской: «Да, то, что есть – плохо, но и она же не гарант стабильности». Позиции у нас были похожи: мы не поддерживали одного и того же кандидата, но мы оба были против солнцеликого.

При этом, когда папа рассказывает мне инсайды, я начинаю мыслить критически. Я понимаю, что в любом коллективе есть мозг. И люди, которые являются мозгом в «организме» протестов, очень рискуют: координация протестов – это уголовка. И вряд ли те, кто идет на это, делают всё на добровольных началах. Плюс я понимала, что всё не радужно не только со стороны силовиков, но и с нашей. С теми же избиениями – процесс шел в обе стороны. Мы часто это обсуждали и понимали, что насилие порождает еще большее насилие. И непонятно, кто это насилие начал первым.

Я сама была свидетелем того, что парни, которые проводили зачистки, обращались с нами галантно. Нас никто не выбивал дубинками, были просто предупредительные фразы. И когда мы отходили, все было достаточно спокойно: шла женщина с коляской, ее выпускал через толпу силовик. И этому силовику прилетело в голову булыжником. Так что раз на раз не приходится. 

Папа говорит: «Силовики пока не готовы»

Из влияния на бытовую жизнь – у меня прослушивается телефон. Кажется, такое было всегда. Ну, я и не дура, чтобы обсуждать: «Всем привет! Сегодня в семь часов я иду на митинг. Подходите, пожалуйста». Я всё понимаю и держу себя в руках. Конечно, если меня задержат – будут проблемы не только у меня, но и у моего папы. Но конкретно на мне его профессия почти не отражается.

Cейчас о работе папы стараюсь не распространяться, чтобы через меня не повлияли на него – чтобы не взяли в заложники со словами: «Пока ваша силовая структура не перевернется – дочь вам будем по частям высылать». При этом я свою позицию не скрываю – в глазах людей, которые со мной общаются или как-то контактируют, я выгляжу оппозиционно настроенной. Когда люди узнают, кем работает отец, – они не то что не осуждают, а даже чувствуется одобрение: «Вот это ты стальная».

Я хочу сказать так: то, что мой папа работает в какой-то силовой структуре, не делает его сразу преступником и никак не определяет меня. Но в то, что в этой ситуации можно оставаться нейтральным, я тоже не верю. Можно оставаться трусливым, да. Можно бояться признаться себе, что ты занимаешь либо одну, либо другую сторону. И люди, которые не занимают какую-либо позицию, просто не признались в этом либо себе, либо другим.

Папа говорит: «То, о чем вы все так мечтаете, возможно, только если нас поддержат силовики. Но пока силовики не готовы». Он понимает, что нужна военная поддержка, но в его коллективе много людей, которые либо не готовы, либо не хотят. 
А я думаю, чтобы изменить ситуацию, с нашей стороны достаточно не остывать. Для всего нужны катализаторы. Пока они были – неважно, что это: избиения, кринж, вранье в телеэкранах – мы как будто помнили об этом. Ну а теперь – мы уже созрели, главное просто про это не забывать.

Маша. 19 лет. «Раньше я могла спокойно сказать, где работает мой папа»

«Мои родители – военные, и с детства это давало возможности повсюду: военные зарабатывают больше, плюс я часто слышала фразу «нужно вот это – значит будет». Негативного отношения и осуждения не было ни у меня, ни у близких. Разве что парни могли посмеяться, мол, «понял, буду осторожен». После августа мало что изменилось, но в первую неделю после выборов я сидела дома: во-первых, потому что особо никуда было и не сходить, во-вторых, из соображений безопасности. 
Дом, в котором я живу, – для людей из силовых структур. И те, кто знал об этом, могли попытаться кого-то выловить. Ко мне лично никто не подходил, но мы видели, что около дома ходят незнакомые люди.

В тех событиях я не участвовала, в целом не люблю тему политики и понимаю людей, которые нейтральны.

Я сейчас особо ничего изменить не могу, какую бы сторону ни заняла. Это не про «меня это не касается». Конечно, это не так. Но на данный момент с тем, как я живу, что я делаю и какие у меня есть возможности, я ничего не изменю, как бы сильно мне ни хотелось. 

Раньше я могла спокойно сказать, где работает мой папа. Сейчас понимаю, что лучше особо об этом не распространяться. Не потому, что я стесняюсь этого. Просто я понимаю, что есть больные на голову люди, которые воспримут это не так. Я пока с таким не сталкивалась, но опасения есть. Поэтому я понимаю тех, кто хочет абстрагироваться. И, кто бы что ни говорил, абстрагироваться возможно. Просто ты живешь своей жизнью – да, когда-то где-то с этим сталкиваешься, но в целом тебя это не особо волнует.

Мои родители – все-таки за Лукашенко. Их основной аргумент – «вы не видели девяностых». Они считают, что он поднял страну. Я говорю: «Если бы был другой человек, он точно так же мог ее поднять, просто не было возможности для этой альтернативы». Они на это ничего не могут ответить, но говорят, что не голосовали бы за Тихановскую просто потому, что она домохозяйка. Тем не менее, они говорят, если бы был другой, достойный, кандидат, то они могли бы подумать о том, чтобы проголосовать за него.

Диалоги с родителями у меня довольно конструктивные: я привожу аргументы, они приводят свои в ответ. В семье мы иногда не то, чтобы ругаемся, но, бывает, говорим на повышенных тонах. Хотя родители действительно говорят о вещах, в которых разбираются лучше, и это звучит рационально. У них нет категоричной позиции, но все-таки они больше за стабильность. Если так посмотреть – какая-то стабильность у нас действительно есть. Другой вопрос – на чем она строится?

В целом в семье настроения разные. Допустим, моя бабушка – за нынешнюю власть, но, когда я прихожу к ней с фактами – она говорит: «Да, здесь он не прав, я это понимаю». Хотя мой дядя – муж бабушкиной дочери – перестал с ней общаться из-за ее позиции. К моим родителям не заходит здороваться, бабушке не звонит, не поздравляет с праздниками.

Я против такого, считаю, что семья – это прежде всего семья. Но если я приму «другую» сторону, это все же вызовет негодование моих родителей, допустим, папы. Они будут против. Даже когда я сходила на концерт в «Песочницу», потом был скандал. Я не знала, что так будет, когда шла, а там, по сути, получился бчб-шный концерт. Родители волновались, и переживали, что могу где-то фигурировать со своим именем – фамилия-то у нас одинаковая.

Вокруг политической ситуации много фейков, и когда ты немножко знаешь ее изнутри – это все равно показывает, что обе стороны где-то неправы. Например, такие случаи, где публикуется заявление об увольнении и ксива с подписями «вот, он ушел после августовских событий». А на деле оказывалось, что этот человек уволился давным давно, и ксивы уже выглядят не так, и заявления такие уже не пишут. А люди, которые в этом не разбираются, верят.

«Бывает, папе докладывают, что и где я делаю»

Моя мама говорит, что в девяностые люди разделились на два лагеря: те, кто начал пахать и сейчас имеют какой-то вес и нормальный заработок, и те, кто ничего не делал или часто менял профессии – и нормального стабильного заработка у них нет. И вторые обвиняют власти, думают, что, когда что-то изменится, у них появятся рабочие места. Я считаю, что-то в этой позиции есть, какая-то доля правды. Но понимаю, что не все гладко.

Взять то же кумовство. Даже у меня такое было: папа не поддерживал идею о месте, куда я думала поступать, потому что там нет связей. Еще ему, бывает, докладывают, что и где я делаю. Если куда-то подаюсь, он может сказать: «Хочешь, я поговорю – и тебя возьмут», на что отвечаю: «Нет, не хочу». Это меня напрягает. Хочется самой что-то сделать. Но при этом ты знаешь: получилось – здорово, не получилось – помогут.

Говорят, что власть развращает. Но это тоже развращает, потому что все время есть ощущение, что существует подушка безопасности, что ты будешь в выигрыше в любом случае.

Другим людям приходится самим всего добиваться. А когда ты долго бьешься в закрытую дверь, просто руки опускаются и ты не видишь больше никаких выходов. Собственно, поэтому я ни за ту, ни за другую сторону. Я просто считаю, что методы и там, и там – отвратительны. А третьего варианта у нас нет. 

Недавно я говорила с подругой об отчислениях, о том, что много людей уходит. Но у меня такое мнение. Если тебе не нравится сейчас твоя сфера деятельности – это не повод отчисляться. Отучись и измени ее. А люди просто говорят: «Мне не нравится, я так не буду». Это инфантильная позиция, мол, если мне не нравится – все должны сделать так, чтобы мне нравилось. Нет, не должны. Стань кем-то в этой области и измени, сделай так, чтобы тебе нравилось. У меня такая позиция – и что касается сферы деятельности, и что касается политики.

Но я понимаю, что изменить что-то тоже непросто. Даже силовые структуры вряд ли могут сами на что-то повлиять, потому что это армия, а армия строится на определенных правилах, и обычный человек не может им не следовать. Если написано, что ты подчиняешься кому-то, ты не можешь сказать ему «нет», даже если это приказ «иди и избей человека дубинкой». 

Если скажешь «нет» – дойдет до военного суда. За неподчинение могут и семье угрожать. Так что многие просто боятся за свои семьи, за близких. Я не знаю, насколько жестко это работает сейчас, но армия – это устав. И если ты не делаешь так, как в уставе написано, тебя могут и в военную тюрьму посадить. А оттуда люди возвращаются уже другими». 

«Работая в МВД, тебе придется обманывать либо себя, либо других»

Знаете, у меня в жизни был период, когда я хотела пойти в кадетское училище. Наверное, была какая-то гордость за папу, привлекали мужчины в форме. Но родители сразу сказали «нет». На мое многочисленное «почему?» они сказали фразу, которая отпечаталась у меня в голове: «Потому что, работая в МВД, тебе всю жизнь придется обманывать либо себя, либо других». И это говорят мои родители, которые работают в силовых структурах! Поэтому люди прекрасно всё понимают, но они не могут по-другому. Они пытаются что-то смягчить, где-то быть лояльнее, но, когда какой-то [имеющий власть] фанатик скажет «нет, надо вот так» – они ничего не могут сделать.

Поэтому меня очень напрягает, как сейчас относятся к парням, которые там работают. Люди есть разные: есть и омоновцы, которые нормальные и адекватные, а есть и оппозиционеры, которые на всю голову отмороженные. И это ненормально, что формируется такое отношение. Если человек действительно делал то, что противоречит закону и моральным принципам – важно, чтобы он ответил за свои преступления. Но чтобы ответил за них нормально, а не чтобы ему жизнь покалечили. И уж точно – не народным самосудом.

Некоторые идут работать в силовые структуры и верят, что смогут что-то изменить. Но часто туда идут люди, которые подсознательно нуждаются в том, чтобы командовать, чувствовать себя «главными». У меня много знакомых, кто после кадетского поступил в Академию МВД, – все они отчислились на первом курсе. А ведь это было еще года два, три назад. Поэтому я очень против всех этих списков, сливов личных данных и так далее. Я считаю, люди должны отвечать за свои действия, но к ним не должно быть повального негативного отношения. 

Меня расстраивают те, кто принимает одну категоричную позицию и не слушают другого мнения. Плюсы и минусы есть и там, и там. Просто ты выбираешь то, что правильно для тебя – вот и всё».

Если вы хотите, чтобы мы публиковали больше таких материалов, — поддержите KYKY на Patreon, оформив подписку на наш мерч или бенефиты от редакции.

Заметили ошибку в тексте – выделите её и нажмите Ctrl+Enter

«Мы все пеняем на синепалого, а сами?» Как телеведущий, его жена и экс-следователь СК поспорили о невидимом в Беларуси харассменте

Боль • редакция KYKY

Летом 2020-го в Беларуси случился гендерный прорыв – женщины стали лидерами революции и порвали привычный ход президентских выборов в Беларуси. А весной 2021-го в беларуском фейсбуке случился скандал: известного ведущего обвинили в скрытом харасссменте. Рассказываем, что произошло.